Неистовые хранители
ЮРИЙ ЛЕПСКИЙ.
Эта история началась два года назад, "Труд" писал о ней.
Напомню существо дела.
В Пушкинском музее-заповеднике на Псковщине разгорелся
конфликт.
После смерти замечательного нашего музейщика и знатока
творчества поэта Семена Степановича Гейченко директором стал его
молодой ученик, экономист по образованию Георгий Василевич. Новый
директор начинает генеральную реконструкцию и ремонт парков и
усадебных построек Тригорского и Михайловского. В мемориальных
местах появляются строительная техника, специалисты-реставраторы,
инженеры паркового хозяйства. И раскалывается коллектив
музея-заповедника: большинство поддерживает начинания Василевича,
но часть специалистов категорически против того, что
предпринимает новый директор. Они считают, что вырубки деревьев в
мемориальных парках, капитальный ремонт усадебных построек,
строительство гостевых домов для паломников, автостоянок для
туристов, конюшни, домов для смотрителей музея-заповедника,
прочих хозяйственных построек - кощунство, варварское разрушение
заповедной среды, надругательство над тем, что входило в мир
Пушкина.
Те же, кто поддерживал и продолжает поддерживать молодого
директора, говорили, что заповедник просто нуждается в
реконструкции: парки запущены и захламлены, мемориальные деревья
болеют, пруды зарастают, постепенно исчезает пейзаж, который
наблюдал Пушкин. Со временем выяснилось, что и усадьбы
Михайловское, Тригорское, Петровское, которые неоднократно
восстанавливались из пепла в советское время, увы, мало
соответствуют исторической первооснове, они требовали
основательной реконструкции в соответствии с обнаруженными
документами, свидетельствами пушкинской поры.
Словом, им было о чем поспорить. Что ж, без спора, особенно
научного, истина, как известно, не родится. Однако скоро стало
ясно, что в заповеднике столкнулись не только научные идеи и
музейные концепции... Директора обвиняли в проступках, далеких от
науки и высоких идей.
Говорили, например, что построил баню для министерского
начальства в мемориальной зоне, что варварски вырубает здоровые
деревья в Тригорском парке, что... Впрочем, сказано и написано
было достаточно. Все это заставило и нашу газету послать в
Пушкиногорье корреспондента, дабы попробовать разобраться в
ситуации на месте. Так два года назад и состоялось наше
знакомство с Георгием Василевичем и его оппонентами.
Тогда "Труд" поддержал молодого директора. А сам директор
подал в суд на тех, кто, как он считал, оболгал его публично.
Тогда, в 97-м, я писал об аргументах сторон в этом горячем споре,
о том, каким быть Пушкинскому парку России в новом веке, но
только о главном ни я, ни оппоненты Василевича написать тогда не
могли - о результате начатого дела.
Реконструкция и парков и усадебных построек продолжалась и
завершилась только в канун пушкинского юбилея. Стало быть, есть
результат - по нему теперь и судить. К этому времени подоспело и
судебное решение по иску директора Василевича к одной популярной
газете, напечатавшей обвинения в его адрес.
А коль так - пришло время вернуться к этой теме. И я вновь
оказался в Пушкинских Горах.
Иск молодого директора был удовлетворен, публикации
относительно его работы в музее-заповеднике признаны судом
искажающими реальное положение. Это означает, что статьи в той
весьма популярной газете были либо дилетантски ошибочными, либо
выполненными "на заказ", что еще хуже. Газету я называть не буду,
она и по сей день популярна, дай Бог ей быть таковой и дальше. Но
авторов назову (решение суда дает мне на это право), дабы
читатели знали наперед, кто есть кто: это журналист Карен
Маркарян и музейный работник Тамара Вересова. Искренне желаю им
настоящего успеха, однако сам предпочту впредь их статей даже в
самых популярных и уважаемых изданиях не читать...
Теперь о результате главном. Что стало с парком в Тригорском?
Действительно ли порушена пушкинская святыня?
Все святыни остались: и "онегинская скамья", и "дуб
уединенный"... Однако появилось и немало нового, а точнее -
хорошо забытого старого.
Восстановлена старинная банька с соломенной крышей, куда
хаживали Александр Сергеевич, поэт Языков, на пороге которой
пенились бокалы и звучали стихи. Восстановлены заглохшие было
аллеи и знаменитые солнечные часы, укреплен склон, сбегающий к
реке, исчез подрост и кустарник на берегу, открылся прекрасный
пейзаж с излучиной Сороти и чудным видом Михайловского... В парк
пробились солнечные лучи, в аллеях появился легкий ветерок,
обнаружился прежний замысел этого ландшафтного пространства.
Восстановлен каскад прудов: такими они были при Пушкине. С
любовью отремонтирована заново усадьба. Теперь она оснащена умело
скрытым современным оборудованием, зимой тут будет тепло и
посетителям, и музейным работникам, и экспонатам. Появилось здесь
и кое-что действительно новое. На въезде в Тригорское возникла
большая изба, выполненная в стиле старых построек, характерных
для здешних мест. Это небольшое кафе и сувенирный магазин с
автостоянкой для туристических автобусов. Еще два дома в том же
стиле - амбары для инвентаря и инструмента, для нехитрой малой
техники, которая работает по благоустройству заповедника.
Поодаль, за мемориальной зоной, - домик хранителя Тригорского,
рядом - изба для гостей, с хоздвором и банькой.
Все, как мне думается, разумно, умеренно, со вкусом и в стиле
эпохи. Впрочем, это впечатления, так сказать рядового посетителя,
дилетанта. А вот Валентина Александровна Агальцова, начальник
паркоустроительной экспедиции "Центрлеспроект", крупный
российский специалист в области паркового хозяйства, рассказала
мне о тонкостях почти хирургической операции, которая была
сделана погибающему Тригорскому парку.
Оказывается, здесь после тщательных исследовательских и
диагностических работ было обрезано около 540 сухих вершин,
ветвей и сучьев, запломбировано более 80 дупел, налажен уход и
подкормка 17 особо ценных деревьев, вырублено 124 сухостойных и
усыхающих дерева, 153 больных, удалено и вывезено из парка 847
пней. Восстановлено и посажено вновь более 70 деревьев липы и
дуба, удален травостой, высажен новый газон, восстановлены
цветники, реконструированы ландшафтные фрагменты парка, полностью
соответствующие ныне времени, когда Тригорское принадлежало
Осиповым-Вульф. Оказывается, "варварские вырубки" были просто
необходимы Тригорскому парку, иначе бы он погиб окончательно.
Оппоненты нового директора, вероятно, и сами-то мало что знали
об особенностях этого парка. Оказывается, он был построен и
взлелеян с глубоким смыслом и - по моде того времени - со сложной
масонской символикой, в тех традициях паркового искусства,
которые и Василевич, и Агальцова постигали шаг за шагом,
кропотливо работая с документами ушедшей эпохи. Работа, сделанная
в Тригорском - гордость и Валентины Агальцовой, и Георгия
Василевича. Пушкинский парк явил нам свой прежний - веселый,
прекрасный лик. Таким знал его поэт.
То же совсем недавно сделано в Михайловском. Впрочем, то же,
да не то. Мы стояли с Василевичем в начале знаменитой липовой
"аллеи Керн".
Реконструкция парка была уже почти завершена, а эта аллея
осталась нетронутой. Она словно являла собой живой пример здешних
дискуссий. Старинным липам в "аллее Керн" около 220 лет. Они
помнят Пушкина, его друзей, бывавших здесь, помнят очаровательную
племянницу хозяйки Тригорского Анну Керн, которой посвящено
знаменитое "Я помню чудное мгновенье...". Но, Боже мой, в каком
состоянии теперь эти великаны!
Полусгнившие, больные деревья, на костылях металлических опор,
с зияющими дуплами и высохшими ветвями. Такими, конечно же, не
видели их ни Пушкин, ни Анна, ни Наталья Николаевна, тоже
гулявшая здесь с детьми. По всем законам парковой культуры такие
деревья сносятся и на их место садят молодые. Так и сохраняются
парки - в постоянном обновлении посадок, в чередовании пород
высаженных деревьев и кустарников. Так они сохранялись при
Пушкине, так и сегодня, спустя 200 лет.
- И это естественно, - говорит Василевич, - потому что парк -
живой. Деревья в нем рождаются, растут и умирают. В постоянном
обновлении - тайна долголетия парка, лучший способ сохранить.
Другого способа не придумано.
- Однако вы возражаете самому себе, - говорю я и киваю на
больные, полумертвые деревья в "аллее Керн".
- Пожалуй, - соглашается Василевич. - Несмотря на очевидно
плохое состояние этих великанов, аллею решено не
реконструировать: коллектив заповедника против. Мы и по сию пору
предпочитаем хранить не живую, а мертвую память, стремимся
непременно забальзамировать, одеть дорогое нам в гранит
мавзолеев, наивно полагая, что консервация - лучший способ
"остановить" время. Но природу не обманешь. Она знает только один
действенный рецепт продления жизни - постоянное ее обновление.
Коллектив заповедника, надо сказать, оказался не готов и к
реконструкции дома поэта в соответствии с последними находками
ученых и реставраторов. Сейчас планировка дома в Михайловском
далеко не та, что была на самом деле при Пушкине. Василевичу не
удалось убедить коллектив заповедника и в том, что перестройка
обители Александра Сергеевича в соответствие с историческими
свидетельствами и документами необходима. Сотрудники
категорически предпочли сохранить то, к чему привыкли,
неприкосновенным. А привыкли они отнюдь не к подлинному дому
поэта.
Подлинный, между прочим, сожгли в 1918 году неистовые
"хранители его памяти" - революционные крестьяне из соседних с
Михайловским деревень. Этот факт и по сию пору мало кому
известен. Но вот дневниковая запись Варвары Васильевны Тимофеевой
- управляющей колонии престарелых литераторов в Михайловском.
Запись сделана 19 февраля 1918 года: "Грабят Петровское и
Михайловское, - возвещают мне утром... Не знаю, будут ли ездить и
вспоминать пушкинское Михайловское, но два дня спустя я ходила
туда пешком, как на заветное кладбище... Шла по лесу, видела
потухшие костры из сожженных "Отечественных записок", "Русского
богатства", "Вестника Европы"... Подняла из тлеющего мха
обгоревшую страницу "Капитанской дочки" посмертного издания 1838
года... Издалека завидела, как двое мужиков и баба вывозят кирпич
и железо с обуглившихся развалин дома-музея... Взяла на память
страдальческий висок разбитой вдребезги его посмертной маски и
обошла кругом полуразрушенный "домик няни"... Ничего не пощадили
и тут: рамы, печки, обшивка стен, старинные толстые двери,
заслонки, задвижки - все было обобрано уже дочиста"...
...С тех пор этот дом восстанавливали несколько раз разные
поколения советских людей в соответствии с собственными
представлениями о том, каким он должен быть, - дом "гордости
нашей литературы". Правда, уже ничего не жгли, но тем не менее
предпочитали "хранить" только то из наследия поэта, что так или
иначе вписывалось в идеологические стереотипы "нового"
пушкиноведения. Поколение неистовых хранителей, которое застал
здесь директор Василевич, оберегало уже, скорее, собственные
представления о пушкинской поре, нимало не интересуясь
свидетельствами современников Александра Сергеевича, найденными в
архивах и библиотеках. В сущности, оппоненты нового директора
пытаются и по сей день "законсервировать" в заповеднике уходящее,
ушедшее время.
Им грезится, что пушкинское: Чисто по-человечески это понятно.
В полной мере понимает это и Георгий Василевич. "Да, - говорит он
мне на пороге уже отремонтированного пушкинского дома в
Михайловском, - при Александре Сергеевиче планировка комнат была
другой, и нам известно - какой именно. Но мы оставляем все как
есть, потому что коллектив пока не готов к переустройству. Ничего
не поделаешь, будем надеяться, что следующие поколения
реставраторов сделают пушкинский дом таким, каким он был, когда
здесь звучал колокольчик пущинской повозки, когда тут рождались
бессмертные строки "Зима!.. Крестьянин торжествуя...".
Если бы Василевич во всем соглашался с со своими оппонентами,
то все в заповеднике и по сей день оставалось бы неизменным - и
дряхлый парк Тригорского продолжал бы медленно умирать, и зеркала
прудов затягивались бы зеленой ряской, постепенно высыхая и
исчезая, и усадебные постройки ветшали на глазах. Чего ему стоило
это несогласие, мы знаем. Теперь подумаем о том, во что обходится
нам несогласие коллектива оппонентов со своим директором? Нам,
приходящим в этот музей в надежде увидеть здесь все так или хотя
бы почти так, как было тогда. Выходит, что привычки и настроения
части коллектива заповедника, а отнюдь не строгие научные факты и
по сей день играют порой решающую роль в том, каким предстанет
для нас и дом, и парк Михайловского. Парадокс? Только на первый
взгляд. Потом, подумав, понимаешь, что так, в сущности, было
всегда в нашей стране с пушкинским наследием: поэт у нас всякий
раз был таков, каким оказывались время и поколение хранителей его
памяти. И каждому поколению казалось, что именно оно наконец-то
восстановило облик русского гения абсолютно правильно. Но, скорее
всего, это мы, поколение за поколением, разные и похожие,
отражались в незамутненном зеркале, которое называется Пушкин. В
нем мы и по сей день отражаемся со всеми нашими прекрасными
чертами и врожденными уродствами, унаследованными от времени,
которое слепило нас такими, какие мы и есть:
и взыскующими правды, и нетерпимыми, и мудрыми, и неистовыми,
и щедрыми, и корыстными...
Известно, что умирающий Пушкин прошептал: "Мне надо привести в
порядок мой дом". И вот минуло более полутора веков, а мы так и
не умеем до сих пор привести хотя бы в элементарный порядок ни
свой неуютный дом, ни скромный дом гениального русского поэта.
08-06-1999, Труд