Между свободой и своеволием

Продолжаем обсуждение литературных итогов XX века. Дискуссию
открыл критик Лев Аннинский (см. "Труд" за 3 ноября 2000 года).
Сегодня в спор вступает известный исследователь словесности,
автор шеститомного труда "Православие и русская литература",
преподаватель Московской духовной академии Михаил ДУНАЕВ.
Что нам дал ушедший век?
Главный итог его - усугубление всех богоотступнических
процессов, всегда бывших причиною тех бед, в каких мы пытаемся
обвинить кого угодно, только не себя. Даже и Творцу претензии
порою предъявляем: отступился от нас. Нет, не Бог отступился от
человека, но человек в гордыне - от Бога.
Не сознавая того, мы мечемся в хаосе кажущихся неразрешимыми
вопросов. Таким метанием мне представляются и все недоумения Льва
Аннинского, никак не могущего выяснить, "что тут из чего?" Он
признает бессилие человеческого рассудка уразуметь причины и
следствия сотворенного в XX веке. Рассудок и впрямь не всесилен.
Но еще Гоголь утверждал (более ранние источники не потревожим:
останемся в границах русской культуры), что, помимо разума, есть
и мудрость, данная от Христа, а мы ею зачем-то пренебрегаем.
Впрочем, оттого и пренебрегаем, что богоотступники.
Человек отступился от Творца, самообособился - и ищет, на чем
бы основать собственное самостояние. Такое самообособление
заставляет отыскивать способы самоутверждения, и ничего не найти
никому удобнее для себя, чем следование все тому же первородному
соблазну - стать как боги. Только ведь все земное зло есть не
более чем следствие этого соблазна сознания. Зло начинается там,
где человек, замыкаясь в собственной гордыне, уподобляет себя
божеству. Усиление таких настроений можно отметить именно в конце
века. Вот одно из рассуждений, взятое из потока нынешней прессы:
"Бог, если он существует, равноценен человеку. А не выше". Или из
телевизионного выступления: "Все должно быть подчинено человеку -
и общество, и церковь, и Бог". Нобелевский лауреат 2000 года Ж.
Алферов утверждает, не сомневаясь. "Научный работник решает
проблемы Вселенной, он рядом с Богом, устанавливает
закономерности природы в космическом масштабе".
Цитировать подобное можно долго. Чутко улавливающий
общественную потребность Евтушенко сочинил на эту тему такие
строки:
И будет мир - зеленый,
добрый, парковый,
где будет жизнь - простое чудо всех,
и в нем одна религия и партия,
ее простое имя - человек.
Все это называется гуманизмом (его не следует путать с
гуманностью, любовью к человеку: от такой путаницы - многие
недоразумения), идеологией самодостаточной ценности человека, его
независимости от Высшего Начала.
Но если Бога нет либо Он занимает подчиненное по отношению к
человеку положение, то в человеке невозможно искать образ и
подобие Божии, человек оказывается в бездуховном вакууме - и
обречен.
"Остается вечной истиной, что человек в том лишь случае
сохраняет свою высшую ценность, свою свободу и независимость от
власти природы и общества, если есть Бог и Богочеловечество", -
писал Бердяев, добавляя недвусмысленно: "Это тема русской мысли".
К концу XX века русская мысль пытается эту тему сменить на иную:
властители дум, идеологи, среди которых немало и писателей,
произвели на свет концепцию "нового мышления" - важнейший принцип
его был неприкрыто сформулирован в официальном ответе на
известное письмо Н. Андреевой, которая пыталась отстоять основы
уходящей идеологии. Вот этот принцип: "Нет ничего раз навсегда
установленного, безусловного, святого. Именно это и есть
исходный, первый, кардинальнейший принцип нового мышления".
Порою эту мысль пытаются отнести лишь к "святости"
коммунистических идей. Опасное заблуждение: забывается, что
рассудок всегда из частных суждений выводит общую закономерность,
а она распространяется уже на все явления. Общество, пытающееся
основать свое благополучие на столь откровенном постулате,
обречено. "Ничего святого" с неизбежностью порождает "все
позволено". Это не может не отозваться, помимо всего прочего,
разгулом преступности - уголовной, экономической, политической,
организованной, стихийной, обдуманной и бездумной. Что сдержит
человека, если - ничего святого? Реальная жизнь подтверждает
худшие опасения.
И писатели, русские писатели, принялись предлагать народу
новые ценности. Один из них возгласил: "Наполнятся прилавки,
начнут наполняться души". Желудки - да, но не души же. Другой
писатель вторил: "В обществе существует какая-то инертная масса,
к которой нам еще предстоит подобрать ключи. Я полагаю, что
такими качественными ключами будут дешевая качественная колбаса,
обилие хороших свежих овощей, недорогая одежда, а для молодежи -
достаточное количество модного тряпья". До чего же докатилась
отечественная литература, если русский писатель не видит разницы
между душою и желудком, а ключом к человеку без юмора называет
дешевую колбасу и модное тряпье!
Вот причина, до которой никак не может доискаться Аннинский:
человеку, самообособившемуся, утратившему понятие святости,
хочется же счастья, и он хватается хаотически за все, что
подвернется под руку, от тяги к Царству Небесному на земле (а оно
невозможно) до замкнутости в мирке модных тряпок и колбасы (или
"мерседесов" с виллами на Ривьере - различия, по сути,
несущественны). И гордыня самоутверждения заставляет навязывать
себя и свою волю окружающему миру - и как только возникнут
благоприятные обстоятельства, тут же возникает тяга к
тоталитаризму, войнам, революциям и прочей пакости.
Богоотступничество ведет к полному раздроблению целостной
природы человека, созданного в неслиянном, но нераздельном
единстве духа, души и тела. Этот процесс отразился в истории
культуры человечества. В падении прародителей дух человека
взбунтовался против Бога. Эпоха Возрождения символизировала
гуманистическое самоутверждение человека и "освобождение" души от
духа. Серебряный век русской культуры сделал шаг к
постмодернизму, который пытается полностью вывести тело из-под
власти высших начал. Конечно, совершающиеся процессы распада
первозданного единства человеческой природы не сопряжены
исключительно с названными эпохами. Но эпохи эти нагляднее
сосредоточили в себе происходящее на протяжении всей истории
после грехопадения.
Согласно христианской антропологии в человеке, в силу той
самой раздробленности его, действуют два разнонаправленных
стремления: к сокровищам небесным, к Горнему, к Богу - и к
сокровищам земным, к инфернальному, к дьяволу с его соблазнами.
Первое определено присутствием образа Божия в человеке (душа по
природе христианка), второе - первородной поврежденностью
человеческой природы. Кому же либералы требуют свободы? Поистине:
не надуманной гармоничной природе человека в руссоистском
понимании, а его испорченной грехом натуре. Вся история "борьбы
за свободу" в XX веке, кажется, подтверждает именно это.
Поскольку гуманистам- либералам понятие первородного греха как бы
неведомо, они просто не хотят понимать, сколь опасна может быть
безудержная свобода.
Правда, есть и иная сторона проблемы: образ Божий может
проявляться в человеке только в условиях несомненной свободы.
Человек должен свободно сказать Творцу: да будет воля Твоя.
Недаром Святые Отцы учили, что Бог не может (не хочет) спасти
человека, если на то нет собственной воли спасаемого. Но как
разделить в человеке доброе и злое, когда так все смешано в
душах? Признать необходимость свободы - и этим неизбежно
воспользуется темное стремление. Многим это кажется неразрешимою
задачей, и свобода начинает представляться едва ли не абсолютным
злом. Даже в сознании иных искренне церковных людей бытуют страх
перед свободой и порождаемое этим страхом желание насколько можно
больше ограничить свободу, если не устранить ее вовсе. Именно так
ставил проблему свободы Достоевский в "Великом инквизиторе".
Вероятно, эта проблема в земном бытии не может быть окончательно
разрешена. То есть она решаема в конкретном житии человека, но не
в социальном бытии. Но стремиться к ее решению все же необходимо:
отыскивая неуловимую грань между подлинной свободой духа и
своеволием распадающегося в своем бытии человека.
Все сказанное проясняет и тот критерий, по которому
оценивается литературное наследие, оставляемое ушедшим веком. Для
меня книгою века стало "Лето Господне" И.С. Шмелева. Именно
Шмелев полнее других приблизился к идеалу бытия человека в
нераздельной его слитности с тяготением к Горнему. И именно он
показал, что этот идеал пребывает в Православии. Шмелев раскрыл
православное понимание Промысла Божия, направляющего человека в
его высших стремлениях.
Другою вершиною русской литературы видится "Архипелаг ГУЛАГ"
А.И.Солженицына. Во-первых, это подлинно художественная проза
высочайшего качества. Во-вторых, именно Солженицын точно
сформулировал и эстетически выразил, обосновал важнейшую истину:
граница между добром и злом проходит не вне нас, а через сердце
каждого человека. То есть он высказал то, что Православию было
известно испокон веков и что вытекает именно из понимания
первородной греховной раздробленности человеческой натуры. Но
писатель собственным жестоким опытом добыл эту истину, и она
обрела тем ценность особой пробы. Помимо того, жизненный путь
Солженицына, как и путь Шмелева, зримо выявил действие Промысла в
судьбе человека.
Богоотступническое разрушение человека осуществляется и
посредством самообособления и гиперболизации душевных интенций,
эмоционального перехлеста, погружения в пучину страстей, когда
душа идет вразнос, не останавливаясь ни перед чем. Знаковым в
этом смысле стало творчество М.И. Цветаевой, приметными вехами
обозначившее один из соблазнительных гибельных путей для
человека.
Постмодернизм (не станем называть имен) стал также знаковым
явлением в отечественной культуре. Он знаменует начало распада,
завершающего историю. Кажется, все обрушилось в русской культуре
конца века и тысячелетия: подлинная литература утратила свое
ведущее положение. Тиражи толстых журналов, взлетевшие было к
миллиону, едва держатся возле десяти тысяч. Прежние властители
дум уступили место наглым малограмотным журналистам и дельцам
шоу-бизнеса. "Самый читающий народ в мире" упивается
низкопробными детективами, любовными романами дурного тона,
вздыхает вслед убогой фантазии авторов несчетных "мыльных опер".
Молодежь балдеет на рок-концертах, выпрямляет извилины
компьютерными играми, закаляет обновляемую мораль сходящими с
голливудского конвейера боевиками, глушит пустоту души
наркотиками.
Некоторым писателям, впрочем, утрата ведущего положения
литературы весьма по душе. Тем, позволим себе предположить, для
кого установленная планка представлялась слишком высокой,
недосягаемой, что больно корябало их комплексы. Теперь, когда
требования снизились, можно и не беспокоиться.
Все это способно навести на многих крайнее уныние. Таковое я
вижу, например, в утверждении Аннинского: "Идеально
перевоспитанного Нового Адама не получится. Его не будет. Это -
единственно неоспоримое открытие XX века, результат его опыта,
удостоверенная им почва бытия". Это неоспоримо только для
пребывающего вне религиозного осмысления бытия. Конечно, если под
Новым Адамом разуметь строителя и обитателя земного рая, то с
этой иллюзией можно уже расстаться: тут и впрямь опыт XX века
бесценен. Но Православие в Новом Адаме всегда видело Господа
Иисуса Христа. И как можно Его отрицать, если Он явился
человечеству уже две тысячи лет назад?
Именно Христос Спаситель восстановил в Себе, как в Новом
Адаме, разорванное единство человеческого бытия. Но человек
должен сознательно совершить волевое движение к соединению с
Христом, к обретению утраченного единства в себе. Обновит ли
человек себя во Христе? Вот тут нельзя быть категоричным, но
отвечать только за собственный опыт. Все зависит от того,
изъявляет ли человек свою волю к спасению. И не абстрактный
человек, а конкретный, каждый из нас.
Так осуществляется Промысел Божий: посредством соработничества
человека с Богом, через соединение воли человека, познавшего
смысл своего бытия, с волею Творца - в деле спасения.
Непреходящая ценность XX века в том и состоит, что его опыт
помогает постигнуть необходимость отвращения от
богоотступничества. Иначе - только гибель: без всякой надежды.
Михаил ДУНАЕВ.




05-01-2001, Труд