Его позвала тайга

ГЕРОИ МИХАИЛА ТАРКОВСКОГО БЕГУТ ИЗ ГОРОДА
И ТЯНУТСЯ К НЕМУ.
Поэт и прозаик Михаил Тарковский выстроил для себя, выстрадал
поистине уникальную судьбу. Хотелось ли ему убежать от некоего
гнета прославленной фамилии, мечталось ли ему таким отчаянным
образом найти себя, узнать свою суть, или однажды его просто
потянуло к дикой, "неокультуренной" природе, - не знаю.
Но только около двадцати лет назад представитель
интеллигентного московского рода, внук прекрасного поэта,
племянник всемирно известного кинорежиссера добровольно уехал в
Красноярский край, в самый что ни на есть суровый Туруханский
район - туда, куда раньше только ссылали (в том числе -
небезызвестного Сталина). В глухой сибирской тайге он в охотку
бил зверя, ловил рыбу, чинил снасти, любовался восходами и
закатами, пока призвание, генный, видимо, зов не настигли его и
там...
За годы своей сибирской "ссылки" Михаил Тарковский издал книгу
стихов, удивившую потаенной поэтичностью взгляда на суровый
охотничий быт, на красоту таежного края, опубликовал несколько
десятков рассказов в "Нашем современнике" и "Новом мире",
"Москве" и "Юности", "Литературной учебе" и "Русской провинции",
номинировался в одном ряду с Виктором Астафьевым на всероссийскую
премию имени Юрия Козакова. А теперь вот в издательском доме
"Хроникер" выпустил первую книгу прозы под названием "За пять лет
до счастья".
Название - худшее, что есть в этой любовно собранной,
многолетне выпестованной книге. Оно режет ухо манерностью, в
целом не свойственной точному, строгому, мужскому почерку автора.
Открывающие сборник рассказы "Петрович", "Васька", "Николай" - те
и вовсе написаны в жанре едва ли не социологического очерка, где
"прототипы", "фактура" берут верх над "сочинительством". Потом,
правда, перо писателя матереет, сюжет четче прорисовывается
сквозь "сор" жизни, строка набухает изобразительной мощью, но
сусальности в его прозе нет и в помине. Да и откуда ей взяться,
если Михаил Тарковский, живя в поселке Бахта самой простецкой
жизнью, описывает, как привычно "чавкали бродни по парящей и
похожей на мокрый сахар каше", как "быстро садилось солнце за
лиловый горизонт... и лишь горел некоторое время, подчеркивая
холод, зеленовато-голубой, цвета сорочьих яиц, край неба", как
"избитые работой руки" сноровисто управлялись с веслом (топором,
ружьем и т. д.).
Сибирь, охота, круговерть вечных мужицких забот - эти знакомые
по прозе Астафьева и Распутина мотивы обретают в прозе
Тарковского свое лирическое наполнение, выстраданное его жизнью в
тайге, его личным, незаемным опытом. При всем трудном, почти
аскетичном быте, при всей суровости сибирской природы, мир,
встающий со страниц книги, тем не менее полон внутренней красоты
и гармонии, внутренней правды. Так, во всяком случае, ощущает
поначалу свое таежное бытование лирический герой сборника. Но
постепенно в книге вызревают нотки драматизма, а в душе героя (не
суть важно, зовут ли его Алексей, Андрей или Дмитрий - мы без
труда узнаем в нем самого автора) намечается некий внутренний
разлад. И происходит он от осознания невозможности совмещать
таежный быт, охоту (а они требуют сил, времени и усердия) и
писательский труд, который есть "такое же точное дело, как все
остальное". И не очень понятно, кому в конечном итоге адресует
герой свои сочинения. "Пойми, - вразумляет его некий
благополучный московский прозаик, - что бы ты ни писал об
охотниках и как бы ты ни убеждал себя, что пишешь для них, это
неправда, потому что пишешь ты для городского читателя, причем
самого взыскательного. А городского читателя по-настоящему
волнуют только его собственные проблемы и сибирская деревня - для
него давно экзотика".
Эту драматичность своего бытования очень хорошо осознает герой
книги, который то иронизирует по поводу жизни большого города,
"едкого московского воздуха", то остро тоскует по какому-нибудь
"разрушенному, запущенному и невозможно русскому Крутицкому
подворью, по Замоскворечью, где прошло детство". Думаю,
межеумочность своего состояния хорошо осознает и сам автор,
который в последнее время все больше времени проводит в столице -
и по личным делам, и по писательским. Здесь редакции журналов,
издательства, писательская среда. Там, в Сибири, - источник
вдохновения, "великая и горькая ширь жизни". Впрочем, это только
придает его прозе тот нерв, на котором, кстати, во многом
держалась проза Василия Шукшина - одного из предшественников
Михаила Тарковского...
Леонид ПАВЛЮЧИК.




05-03-2002, Труд