Похищение метафоры

ИГОРЬ ЛИТВИНЕНКО.
Молодой сотрудник пролетарской газеты "Гудок" ночью, после
рабочего дня, лежал на полу в маленькой комнате при типографии. И
вот так, лежа, писал на рулоне газетной бумаги свой первый роман,
сказку о Трех Толстяках. Сюжет летел, разворачивался, рождались
образы и метафоры, автор тщательно их отделывал, восхищался ими,
наполнялся их светом и цветом, был счастлив. Рулон газетной
бумаги накатывался, автор придерживал его левой рукой, правой
писал...
Даже спустя много лет, вспоминая те счастливые ночи, тот рулон
газетной бумаги - тяжелый, накатывающийся, - автор не догадался
увидеть в нем самую красноречивую метафору собственной судьбы.
Художнику важно не заблудиться в собственном лабиринте. Не
выпускать из рук нить, ведущую к выходу. Когда "Три Толстяка"
были закончены, автор еще не выпустил нить. Он отложил готовую
рукопись и немедленно начал новую. Роман "Зависть".
Победительная самоуверенность новой эпохи блестяще отразилась
в образе нового Толстяка - Андрея Бабичева, наркома колбасных
дел, руководителя всенародной жратвы. Однако самый главный, самый
метафорический персонаж "Зависти" - Николай Кавалеров,
нищенствующий поэт, изгой и оппонент новой эпохи, в котором
несомненны черты самого автора.
Наедине с недописанной рукописью (то есть с самим собой) автор
делал с героями и сюжетом все, что хотел. И как хотел.
Полнокровные, сильные образы сами вели его, водили его пером.
Когда Николай Кавалеров увидел впервые девушку Валю, в его
поэтической голове родился великолепный, неподражаемый
комплимент: "Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и
листьев". Красивое теплое слово - как мало нужно, чтобы задеть
девичье сердце... Валя уже почти влюблена в красноречивого
незнакомца, и это нормально: красота отзывается красоте. Ну зачем
она рассказала по телефону об этой красивой встрече своему
близкому родственнику, тому самому Андрею Бабичеву, который
"заведует всем, что касается жранья"? Советский Толстяк долго
слушал, ничего не понимал и переспрашивал: "Ветвь? Как? Какая
ветвь? Полная цветов? Цветов и листьев? Что? Это, наверное,
какой- нибудь алкоголик...".
Нормальный читатель, если бы ему было позволено прочесть книгу
наедине с автором, понял бы и оценил эту коллизию очень просто и
правильно - как выражение вечной вражды между бездуховностью и
духовностью, как современное, сегодняшнее воплощение этой вражды.
Если бы ему было позволено... Если бы он, нормальный читатель,
вообще мог тогда быть.
Не успел автор и глазом моргнуть, как его книга была
представлена массовому читателю в виде этакого агитационно-
художественного сооружения, запечатлевшего борьбу нового,
созидающего человека с бесполезной и бесхребетной
"кавалеровщиной". Автору объяснили, что его Андрей Бабичев -
герой положительный, а Николай Кавалеров - отрицательный и что
конфликт между ними автор хоть и не смог вразумительно разрешить,
но правда пролетарского искусства сама, без помощи автора,
разрешает этот конфликт в пользу бабичевых, а кавалеровым
предлагает добровольно покинуть борт корабля современности.
Молодой писатель должен был содрогнуться и похолодеть, когда
впервые поймал на себе пристальный взгляд откуда-то сверху: "Юрий
Олеша слишком заметная величина в истории советской литературы,
чтобы не задаться вопросом: как соотносится его творчество с
методом социалистического реализма?" Не содрогнулся, не
похолодел. Принял как должное, даже не без удовольствия. И
поступил в услужение. "Я себя считаю пролетарским писателем... Я
все-таки чувствую, что работаю для пролетариата".
Нет, он не устал. Мог бы и дальше писать, придерживая рукой
накатывающийся рулон газетной бумаги. Просто ему показалось, что
в этом больше нет надобности, и перестал придерживать. Тяжелый
рулон прокатился по написанным текстам, размазывая чернила уже
готовых метафор...
С ним вот что случилось: виртуозный солист добровольно перешел
в состав хора. Может быть, ему верилось, что здесь его голос
будет нужней и полезней? Или, напротив, хотел затеряться в толпе,
надеялся выждать время? Чтобы потом, когда хору предложат новый
репертуар, вновь решительно выйти к рампе, к свету и микрофону? А
пока звучат современные советские песни, надо стоять в строю,
видеть грудь четвертого человека и терпеливо служить эту
нетрудную службу, скрывая от окружающих внутренний ужас и кутаясь
в кашне...
Его жизнь упала в ущелье между социалистическим реализмом и
реалистическим социализмом. Не он один оказался на дне этой
пропасти, и мало кому удалось из нее выбраться.




05-03-1999, Труд