Войцех ярузельский: сегодня в польше невыгодно любить россию и россиян

"Послушный исполнитель воли Москвы", - обвиняют одни.
"Генерал-либерал, спаситель народа", - оправдывают другие. Споры
о личности и исторической роли Войцеха Ярузельского до сих пор
поляризуют польское общество. Недавно они разгорелись с новой
силой, подстегнутые очередным заседанием длящегося уже пять лет
судебного процесса над генералом.
Родившийся в 1923 году в Люблинском воеводстве Войцех
Ярузельский в 1939 году окончил гимназию в Варшаве, а в 1943 году
- офицерскую школу в российской Рязани. Пройдя командиром взвода
разведки, а затем начальником разведки полка боевой путь до
Эльбы, на фронте отличался храбростью и воинской смекалкой, за
что получил не одну боевую награду. После войны сделал блестящую
карьеру, дослужившись до звания генерала армии и должности
министра обороны.
Войцех Ярузельский был премьер-министром страны, первым
секретарем ЦК правящей партии, президентом Польши. В своем
варшавском офисе на аллеях Ерузалимских генерал дал интервью
корреспонденту "Труда".
- Сейчас, как всегда, поляки неравнодушны к Москве, России,
вызывающей у кого положительные, у кого отрицательные эмоции.
Свежий пример: вопрос строительства второй нитки газопровода Ямал
- Западная Европа через Польшу превратился чуть ли не в главную
политическую проблему межгосударственных отношений. А когда вы,
господин генерал, были у власти, насколько сильно влияла на
Польшу Москва? Определяла все? Что-то рекомендовала? Или шло как
шло?
- Были мы в одной системе, в одном блоке, но каждое из
государств имело какие-то притязания, исходя из своего
потенциала, в том числе и военного. Я не вижу в этом ничего
особенного. Посмотрите на сегодняшнюю позицию США в мире, в НАТО.
В каждом союзе есть равные и "более равные". Так было и в то
время.
Конечно, суверенитет был ограниченный. Но я всегда выступал и
выступаю против мнения, которое у нас высказывается довольно
часто, что во всем виноваты были русские. Якобы мы были
приговорены им подчиняться, сами ничего не могли сделать, нас
предали в Ялте и поставили в зависимость от диктата самого
мощного партнера по лагерю. Это не совсем точное представление о
существе дела. Кремлевские решения и ограничения определяли
рамки, но соцстраны могли действовать более или менее разумно.
Впоследствии более или менее положительными были результаты такой
политики.
- Вы считаете, что ответственность за ряд довольно трагических
событий эпохи социализма должно разделить с Кремлем и тогдашнее
руководство стран блока?
- В тех рамках каждое из государств и руководство правящих
партий имели свое поле маневра. И в Польше это поле было наиболее
широким. Мы принимали достаточно много решений, которые даже не
нравились нашим союзникам, как, например, отношения с костелом,
частная собственность в деревне, относительная свобода
деятельности в культуре. Значит, можно было маневрировать и в том
ограниченном поле. Другое дело, что верные решения принимались не
всегда. Я приведу такой пример. В 1953 году, уже после Сталина,
арестовали примаса Польши кардинала Вышинского. Ничего подобного
Кремль не предлагал. Это было автономное польское решение, за
которое мы, левые, расплачиваемся и по сегодняшний день.
У этой проблемы есть и нравственный аспект. Нельзя намекать на
то, что мы не верили в социализм, а только делали вид, что
верили, ибо так, мол, надо было. Если так, то все мы были
карьеристами и конъюнктурщиками. Но я и миллионы других поляков
верили в справедливость того строя, в его будущее. Те, кто был в
оппозиции, значительное меньшинство, имели, конечно же, иные
взгляды и ценности. А люди, которые жили вместе с системой и
получали от нее и ордера на квартиры, и дипломы, и
гарантированную работу, и социальное обеспечение, считали, что
строй справедливый, что союз с СССР имел положительные стороны
хотя бы потому, что обеспечивал незыблемость западной границы,
которая целые десятилетия ставилась под вопрос Западом.
- Но были и трагические события. Взять хотя бы 1970 год, когда
восстало из-за повышения цен Балтийское побережье - Гданьск,
Гдыня, Щецин - и дошло до вмешательства армии и применения
оружия.
- Как ни парадоксально, но тогда ограниченный суверенитет
пошел нам на пользу. Состоялся доверительный контакт нашего
премьер- министра Цыранкевича с Косыгиным. Потом поступило письмо
Политбюро ЦК КПСС к нашему бюро ЦК. Это был важный сигнал. Я
думаю, что без него Владислав Гомулка не уступил бы власть. А
если бы он не уступил, то волна выступлений с Побережья разлилась
бы по всей стране и с гражданской войной уже никто бы не
справился. Ведь Гомулка признавал только путь силового решения
конфликта.
Меня, бывшего тогда министром обороны, спросили, как армия
воспримет отставку руководителя партии. Я ответил, что поддержит,
ибо армия не хочет и не будет следовать курсу на силовое решение,
на кровопролитие. В данный момент ограниченный суверенитет
(конечно, я не склонен его расхваливать, но такова уж наша с вами
общая история) помог избежать катастрофы, в том числе ввода
советских войск, так как наша "домашняя" война угрожала бы
нарушением военной инфраструктуры блока и тем самым поставила бы
под вопрос безопасность западной границы.
- А как реагировала Москва на возникновение "Солидарности"?
- В начале восьмидесятых годов на польское руководство был
страшный нажим из Кремля: надо взять за горло "Солидарность". И
даже после введения военного положения, когда "Солидарность" была
уже в подполье, требовали действовать острее. И не только с ней,
но и с костелом резче обращаться. Советовали также проводить
коллективизацию.
Но мы и коллективизацию не проводили, и с костелом старались
сотрудничать, ибо в Польше глупо вступать в конфронтацию с
католической церковью, и политику в вопросах культуры, науки,
прессы строили по-своему: были гораздо либеральнее. Так что,
повторюсь, в тех рамках мы руководствовались и собственным
мировоззрением, и нашими государственными интересами.
- До сих пор вас кто-то хает, а кто-то хвалит за то, что
правящая Польская объединенная рабочая партия добровольно сошла с
политической сцены во время "круглого стола" весной 1989 года,
ознаменовавшего конец социализма...
- Пришло новое историческое время. Когда мы подошли к
"круглому столу", ситуация была фатальной и для власти, и для
оппозиции. Консенсус имеет смысл тогда, когда нет победителя и
побежденного, когда соперники слабы. К 1988 году мы были слабы,
так как экономические реформы буксовали, доверие к власти
ухудшилось. Но и "Солидарность" была слабой, так как недоставало
ей еще широкой общественной поддержки. Когда нет победителя и нет
побежденного, надо искать согласие. "Круглый стол" - это
совместная заслуга власти и "Солидарности" в том, что процесс
демократизации, смены строя развивался мирно.
- В чем разница между экономическими реформами, которые
задумывались в конце вашего правления, и теми, которые
проводились, в том числе по плану Бальцеровича, в последнее
десятилетие ушедшего века?
- Особенно сильный реформаторский шаг был сделан последним
социалистическим правительством Мечислава Раковского: открыть
возможность для частной инициативы, но в условиях смешанной
экономики, когда государственный, частный, кооперативный,
коммунальный сектора имеют равные права. И пусть победит тот, кто
будет более умелым и способным. Наш путь, может, и был бы
длиннее, но не допустил бы уничтожения государственного сектора и
благодаря этому не сбрасывал со счетов социальный фактор. Но
генеральное направление было сориентировано, конечно, на рыночную
экономику.
"Солидарность" создавалась как организация, опирающаяся на
популистские социальные лозунги, которые можно свести к формуле
"меньше работать - больше зарабатывать". Главным образом из-за
этого она получила много сторонников: ведь не все 10 миллионов
человек для того пошли в независимый профсоюз, чтобы добиться,
например, отмены цензуры. Что та цензура для рабочего! Нас в
начале восьмидесятых брали за горло, прежде всего социальными
популистскими требованиями.
Одной из главных причин введения военного положения был развал
экономики. Во время "круглого стола" "Солидарность" стояла левее,
чем правительство, требуя роста роли рабочего самоуправления,
всевозможных дотаций, льгот. Но вот приходит к власти
правительство "Солидарности", и Бальцерович делает поворот на 180
градусов. Если бы два десятилетия назад, когда создавалась
"Солидарность", кто-то из ее лидеров пришел к рабочим и сказал,
что будем заниматься приватизацией, его бы разорвали на куски.
А то, что сделал Бальцерович, было полным отходом от
долголетней линии "Солидарности". Они сейчас критикуют:
посткоммунисты перекрасились. Они тоже перекрасились.
Рыночное хозяйство у нас насаждалось без учета социального
фактора. Говоря это, не считаю, что нужно вернуться к
социалистической системе. Она отжила, не смогла добиться высокой
производительности труда. Не было настоящей конкуренции и
экономических стимулов. Человек остается человеком, у него должен
быть экономический интерес. Но должна быть и забота государства,
чтобы люди не по собственной вине не оказались за бортом.
- Изменились и российско-польские отношения...
- На государственном, политическом уровне они были в первое
время крепко заморожены. Сейчас произошел обмен несколькими
визитами, в том числе и премьер-министра Михаила Касьянова. В
оживлении движения на властных этажах есть немалая заслуга и
нашего президента Александра Квасьневского, инициирующего
восстановление утраченных связей.
В экономической области сотрудничество было завалено, возник
большой дисбаланс экспорта и импорта, и его будет очень трудно
восстановить.
И в человеческих, эмоциональных взаимоотношениях - в области
культуры, туризма, молодежных связей - тоже регресс. Сейчас в
Польше рисуется малопривлекательный образ России: нищета,
воровство, преступность, война. А с другой стороны - Запад,
который живет в демократии и богатстве.
- А какой образ России нарисовали бы вы лично?
- Я был воспитан в духе глубоко антироссийском. Мой дед
участвовал в восстании 1863-1864 гг , двенадцать лет провел в
сибирской ссылке. Отец пошел добровольцем на
польско-большевистскую войну 1920 года. В начале второй мировой
войны нашу семью депортировали в Сибирь.
Но со временем взгляды мои стали меняться, потому что я узнал
российский народ, узнал простого русского человека, узнал великую
русскую литературу и культуру, узнал российского солдата,
офицера, генерала на фронте. Мы вместе воевали, а затем вместе
служили. Я с Россией познакомился и в тайге, и в окопах, и на
Байконуре, и в Большом театре. Уважаю и люблю Россию и россиян.
Сегодня у нас в Польше это "невыгодно", но мои взгляды всегда
будут такими, независимо от конъюнктуры.
Я часто говорю, что мы, поляки, имеем потенциально огромное
количество друзей в России. Через Польшу шли четыре фронта, здесь
погибли 60 тысяч советских солдат. И вот теперь сносят памятник
маршалу Коневу, спасшему Краков. Такого рода поступки я считаю
вредными для нас самих. Те, кто называет себя патриотами, на деле
вредят Польше, ибо лишают нас друзей. Их надо искать и на Западе,
и на Востоке. Настоящий патриот должен заботиться о том, чтобы
его страна имела хорошие отношения со всеми, всюду. И близко, и
далеко.
Надо не сетовать на то, что нас когда-то разделяло, а искать
то, что нас сегодня, завтра должно связывать.
Петр БУРАК, соб. корр. "Труда".




04-07-2001, Труд