Борис левинсон: станиславский принял меня за своего племянника

ЮРИЙ РОЙТМАН.
В апреле этого года артисту Борису Левинсону исполнилось 80
лет. Люди старшего возраста помнят его по спектаклям в
Драматическом театре имени К.С. Станиславского и "Маяковке", а
сегодняшние зрители видят Левинсона в отдельных постановках
театров "Сфера", "У Никитских ворот". За 60 с лишним лет жизни на
сцене артист встречался со многими замечательными людьми,
режиссерами, актерами, писателями, ему есть что вспомнить.
- Борис Леонидович, есть ли какой-то секрет вашего
сценического долголетия?
- Ну, это секрет Полишинеля. Желание работать, непреходящая
увлеченность сценой, магией театра плюс - отсутствие стрессов.
Достигнув пенсионного возраста, я сразу же ушел из Театра имени
Маяковского и стал свободным художником. Играл моноспектакли по
"Театральному роману" и "Запискам юного врача" М. Булгакова в
собственной инсценировке.
Объездил с ними всю страну, показывал их в Америке, Германии.
- Моноспектакль - это ведь, кроме всего прочего, тяжкий труд,
уйма текста, необходимость одному артисту удерживать внимание
зрителей в течение двух часов.
- Да, конечно. Но на память я не жалуюсь, а работоспособность,
очевидно, у меня от папы с мамой, царство им небесное. Мама чуть
не до последнего дня работала. Она была великолепной массажисткой
и прожила до 92 лет. Папа прожил до 90. Благодаря маме я,
собственно, и стал актером, так как театром бредил чуть ли не с
младенчества. Родители были завзятыми театралами, очень любили
Художественный театр и меня к нему пристрастили. Хотя был совсем
малышом, но помню, как отец страстно шептал кому-то по телефону:
"Сходите на "Дни Турбиных", там поют "Боже, царя храни". Школу я
закончил в 1937-м. Этот год стал для меня и трагическим, и
счастливым. Весной арестовали моего старшего брата,
спортсмена-альпиниста. Всю их команду взяли. Десять лет без права
переписки. Но только три года назад мне удалось получить его
дело. В чем только его не обвиняли! В шпионаже, измене, в попытке
"восстановить (!) фашизм в СССР". Уже в протоколе первого допроса
записано: "Состояние здоровья неудовлетворительное". Это у
двадцатипятилетнего спортсмена! И подпись его такая корявая:
Расстреляли брата в Таганской тюрьме 7 апреля 1938 года, в день
моего рождения.
И в том же 1937-м я поступил в Оперно-драматическую студию
имени К.С. Станиславского. Конкурс был страшенный - 600 человек
на место. С моей физиономией пройти его было весьма
проблематично. Поэтому я поступил в медицинский институт, но
театром продолжал "болеть". И тогда моя мама, чтобы излечить
ребенка, пошла на такой шаг Она в то время работала медсестрой в
Кремлевской больнице, где когда-то лечился Станиславский,
которому она рассказала о моем увлечении театром. Тогда он между
прочим сказал, чтобы она прислала меня к нему для знакомства. И
вот мама звонит секретарю Станиславского: "Говорит сестра
Левинсон:". И, сославшись на давнее приглашение, добивается моей
встречи с Константином Сергеевичем, чтобы он решил, стоит мне
рваться на сцену или нет.
- Не этот ли случай описал Семен Лунгин в книге "Виденное
наяву", когда вы один разыграли перед Станиславским и Лилиной всю
"Женитьбу" Гоголя?
- Не всю. Они меня вовремя остановили. И у Лунгина не тот
финал. После показа мне велели подождать в приемной, а через
несколько минут вошла секретарь Станиславского Вера Михайловна и
сказала, что я принят в студию, при этом осторожно спросив, какой
сестры Константина Сергеевича я сын (у Станиславского было много
родни в Москве). Пришлось объяснить, что я не родственник, а сын
медицинской сестры, работавшей в Кремлевке.
Вера Михайловна ушла в зал, и тут я услышал из-за двери
гомерический хохот Константина Сергеевича:
- В нынешнем спектакле театра "Сфера" "Театральный роман" вы
копируете того Станиславского, которого знали по работе в студии?
- Нет, конечно, Иван Васильевич - это булгаковский образ. Но
общение с живым Константином Сергеевичем в Леонтьевском переулке
помогло в создании образа.
С 1937 годом связано еще одно счастливое событие в моей жизни.
Я познакомился с Виктором Некрасовым.
- Автором "В окопах Сталинграда"?
- Да. Но тогда он был просто киевлянином Викой Некрасовым, уже
окончившим архитектурный институт, но мечтавшим стать артистом.
Один из наших студийцев, Иосиф Лоскутов, устроил ему экзамен у
Константина Сергеевича. Вика сам придумал сюжет этюда. Это было
что-то очень трагическое с двумя братьями, один из которых -
предатель. Чтобы на возникало лишних вопросов - действие
происходило во Франции, и героев звали, кажется, Жан и Пьер.
Некрасов вместе со своим напарником Локшатновым попросили меня
срежиссировать этюд - как-никак я был помощником режиссера. После
того как они сыграли перед Станиславским, он спросил: "А кто
автор этого произведения?". И Некрасов, глазом не моргнув, назвал
какую-то невероятную французскую фамилию. "А-а, - сказал
Константин Сергеевич после паузы, - ну да, знаю". Но в студию
Некрасова он не принял.
С тех пор мы с Викой часто встречались и в Киеве, и в Москве,
где он обычно останавливался в доме Семена Лунгина - известного
киносценариста. "В окопах Сталинграда" мы все вместе читали в
рукописи и говорили Некрасову: "Если тебя и не посадят, то уж
роман твой наверняка сожгут". И вдруг - Сталинская премия! А со
временем - и съемки фильма. И, как у нас часто происходит, вслед
за славой - гонения, клевета, ссылка-эмиграция.
Проводы были у Лунгиных. Последний наш общий и грустный ужин.
В аэропорт не поехали. Знаете, как тогда было? Страх сопутствовал
нам всю сознательную жизнь. Власть это прекрасно понимала и не
давала ему угаснуть. А в 1984 году, оказавшись в Париже, мы с
женой, Галей Себнеевой, тоже актрисой театра Маяковского,
помчались к Вике домой. Хотя и тогда для советских граждан
встреча с сотрудником радио "Свобода" было делом рискованным...
- Ваша режиссерская деятельность на постановке этюда для
Некрасова так и закончилась?
- В театре - да. Но я много занимался режиссурой на эстраде.
Началось все с фронтовой бригады нашего театра, которой я
руководил с 1943 по 1945 год. В последующие годы я продолжал
выступать на эстраде и делать разные программы. Кстати, недавно
одновременно с моим скромным юбилеем праздновался и всероссийский
юбилей Аллы Пугачевой. Тут мне и вспомнилось, что впервые она
вышла на профессиональную эстраду в программе, поставленной мною
для популярных артистов Лифшица и Левенбука. Нужна была в этой
программе исполнительница нескольких песен. И Левенбук привел
хорошенькую рыженькую девочку, девятиклассницу. "Что умеете
делать?" - "Петь". Села за рояль и под собственный скромный
аккомпанемент совершенно очаровательно спела три песни. Я был
восхищен ее удивительной музыкальностью, выразительностью,
сценичностью. "Прекрасно, - говорю, - ты нам подходишь". Тут же
приступили к работе. Пришло время "обкатать" программу на выезде.
Выбрали Ленинград.
- И что же, Алла Борисовна в юбилейные дни вспомнила о вас?
- Напрочь забыла. Да я не в обиде. Я ведь не Станиславский,
чтобы обо мне вспоминать.
- А вы помните своих учителей и режиссеров?
- Конечно. От Константина Сергеевича Станиславского до Аркадия
Фридриховича Каца, поставившего "Игру в джин" - спектакль, в
котором я играю в театре Марка Розовского. Да и как можно забыть
Кедрова, Яншина, Охлопкова, Толмазова, Равенских, Гончарова:
- А каким режиссером был Яншин, у которого вы в спектакле
сыграли Грибоедова?
- Превосходным. По-настоящему мхатовским. Он, кстати, пришел в
Театр имени Станиславского с пьесой С.А. Ермолинского
"Грибоедов". В ту пору портретное сходство с исторической
личностью на сцене, как и в кино, было обязательным. С Ниной
Чавчавадзе было все в порядке, ее играла восхитительная Лилия
Гриценко. А на роль Грибоедова Михаил Михайлович назначил меня.
В то время на "Мосфильме" работал замечательный гример
Яковлев. Меня посылали к нему, и он снимал с меня гипсовую маску,
а потом на эту маску накладывал десятки мелких деталей, превращая
мой слепок в грибоедовский. В решающий день гример приехал в
театр и наклеил маску на меня. Сходство получилось идеальное.
Начинаю репетировать, Яншин останавливает, подходит и срывает с
меня всю эту "липу". "Будете играть со своим лицом", - говорит
он.
Однажды поехали мы на гастроли в Одессу. Публика на
"Грибоедова" ломилась. Шел 1952 год. Начавшаяся в 49-м году
кампания против "безродных космополитов" уже стихала, но
революция - вещь перманентная, и наступило время
"врачей-отравителей". Еврей Всеволод Якут, выдвинутый на
соискание Сталинской премии за исполнение роли Пушкина в
Ермоловском театре, был отвергнут и с инфарктом оказался в
больнице. Дошла очередь и до нашего "Грибоедова". В Одессу
приехал чиновник из управления театров, встретился с Михаилом
Михайловичем в гостинице "Лондонская" и потребовал заменить
Левинсона на русского исполнителя. Яншин встал тогда с кресла (об
этом мне рассказал присутствовавший при встрече заведующий
постановочной частью театра) и изрек: "Послушайте! Я - внук
воронежского попа, председателя Союза Михаила Архангела, первого
черносотенца Воронежской губернии. А вы - с партийным билетом в
кармане - приезжаете ко мне, требуя, чтобы я снял еврея с роли?!"
Далее последовало кое-что уже совсем мужское, и Яншин выставил
чиновника. Позже, правда, чтобы спасти спектакль, Михаилу
Михайловичу пришлось назначить мне дублера. Но после того, как
"пахан" отдал душу дьяволу, дело врачей было прекращено, и я
сыграл моего Грибоедова 500 раз.
- А кроме театра и эстрадной режиссуры - было у вас что-то
еще?
- Уже 50 лет, как работаю с микрофоном. В последние годы в
домашних условиях сам записываю на пленку русскую классику.
Сделал "Евгения Онегина", почти всего Гоголя, "Анну Каренину",
"Бесов", "Театральный роман" Булгакова. 90 кассет начитал и все
их смогу оставить своим детям, внукам, правнукам. Так, глядишь, и
моя "душа в заветной лире мой прах переживет":




05-07-1999, Труд