Древо жизни

ВАСИЛИЙ РОЗАНОВ: ЮНОШИ, ЗАСЕВАЙТЕ ПОЛЯ!.
ПРИЗЫВАЛ ВЕЛИКИЙ ПИСАТЕЛЬ И ФИЛОСОФ.
Никто в России до Василия Васильевича Розанова не исследовал
столь глубоко и всесторонне проблемы семейной жизни и пола,
брака, как и отношение к ним церкви, религии. Свою книгу
"Семейный вопрос в России" (1903) - первое капитальное
исследование в этой области - Розанов начал утверждением, что
семья никогда не становилась у нас предметом философского
исследования, оставаясь темой богатого художественного
воспроизведения, поэтического восхищения, юмора.
Семья, это "полуразрушенное явление", у нас и в Западной
Европе носит, согласно Розанову, трансцендентный, религиозный
характер. Семья "нашим небрежением" есть "упавшая с воза
драгоценность", которую найдем ли мы опять или нет, - неизвестно.
Для этого она сначала должна быть восстановлена целостная,
прочная, чистая... Полемизируя с журналистом В.
Петерсеном, который утверждал, что в слишком подвижном
обществе, в обществе железных дорог и другой техники семья
неудержимо тает, разлагается, расшатывается, Розанов видит
причины упадка семьи в ином - в отсутствии глубокого
нравственного и религиозного начала.
Достоевский говорил о Татьяне Лариной как апофеозе русской
женщины, отказавшейся идти за Онегиным, которого любит, и
оставшейся со стариком генералом, которого она не может же любить
и за которого вышла лишь потому только, что ее "со слезами
заклинаний молила мать". Розанов решает этот вопрос иначе, ставя
во главу угла интересы семьи и детей. Отсюда его вывод:
"Татьяны милый идеал" - один из величайших ложных шагов на
пути развития и строительства русской семьи. Взят момент, минута;
взвился занавес - и зрителям в бессмертных, но кратких (в этом
все дело) строфах явлена необыкновенная красота, от которой
замерли партер и ложи в восхищении. Но кто же "она"? Бесплодная
жена, без надежды материнства, страстотерпица...".
Светской морали Розанов противопоставляет мораль семьи. Для
него идеал Татьяны - "лжив и лукав, а в исторических путях нашей
русской семьи - он был и губителен... Детей нет, супружество -
прогорклое, внуков - не будет, и все, в общем, - гибельнейшая
иллюстрация нашей гибельной семьи".
И вспоминает Розанов случай из жизни: служила у них в доме в
прислугах женщина, некрасивая и немолодая. У нее было двое детей.
Их она держала в деревне у семейного брата, отсылая почти все
свое жалование на их содержание. Когда один их них тяжело
заболел, она пустилась в дорогу, упала в какой-то ручей и, не
обсушившись, все шла к ребенку. Великое значение имеет цепкость к
жизни, продолжает Розанов, каковая и нужна нации. Она зиждется не
на бесплодных Татьянах, а вот на таких обмокших и усталых, все
"переступающих" ради детей женщинах.
Идеал Розанова - основополагающий и твердый, на все годы и
бурные времена, - в семье, члены которой любили бы друг друга.
Половая страсть есть сила совершенно неодолимая, пишет Розанов, и
существует только одна другая сила, которая с нею справляется:
сила любви. Дайте мне только любящую семью, провозглашает он, и я
из этой ячейки построю вам вечное социальное здание...
Изъять страсти из семьи, как учили иные богословы, - это
значит не начать семью, даже не дать ей возникнуть, считает
Розанов. Страсти - это динамическое и вместе материальное условие
семьи: "порох", без которого не бывает выстрела. "Не без улыбки и
недоумения я читаю иногда, что причина необыкновенной
разрушенности семьи в наше время лежит в сильном действии и
притом разнузданных страстей. Если бы не страсти, семья бы
успокоилась". Я думаю, "если бы не страсти" - семья, скорее, не
началась бы".
"Церковная работа около брака", как называет ее писатель, - по
преимуществу ритуальна, формальна и лишена "святого таинства".
Видя в семье "первый устой" государственной прочности, Розанов
утверждал: "Семья чиста - крепко и государство. Но если семья
загнила, или, точнее, если в веках бытия своего она поставлена в
нездоровое положение, - государство всегда будет лихорадить
тысячею неопределенных заболеваний".
Поэтому государство обязано расследовать, что гноит этот
"основной социальный институт".
Семейный вопрос особенно волновал мыслителя в связи с личными
обстоятельствами (он был не венчан с супругой - не имея согласие
на развод от А.Сусловой). Его старшая дочь Татьяна Васильевна
была крещена во Введенской церкви на Петербургской стороне при
восприемниках Николае Николаевиче Страхове и Ольге Ивановне
Романовой и официально записана как Татьяна Николаевна Николаева,
потому что все "незаконнорожденные" регистрировались по имени
крестного отца. То же пришлось испытать и другим детям писателя,
записанным Александровыми.
Дети, их судьбы были для писателя-гуманиста безусловно и
бесспорно важнее церкви и ее установлений. То же и семейная,
брачная жизнь, которой владела и правила церковь. Каноническое
право и церковь, говорит Розанов, не требуют в браке ни любви, ни
уважения, рассматривая "жену как семяприемник, а мужа - как
аптекаря-производителя соответственной эссенции, без права
пользоваться чужой посудой".
Литература отразила предвзятое отношение к "несчастным"
семьям. Напрасно Тургенев в "Дворянском гнезде" и Толстой в "Анне
Карениной" показывали, что не все здесь мертво, что "потонувшая"
семья состоит из мертвеца и из живого, которого мертвец зажал в
объятиях. "Сама ошибка Толстого, бросившего несчастную Анну под
поезд, при всем авторском сознании даров ее души, ее прямодушия,
честности, ума, - лучше всего иллюстрирует странный и темный
фанатизм общества против несчастных семей. Даже гений впадал в
безумный бред, видя здесь не бедствие, в которое надо вдуматься и
ему помочь, - зло, которое он ненавидел, и в тайне души именовал
"беспутством".
Анна, видите ли, "чувственна", как будто сам Толстой,
дитя-Толстой 72 года назад не явился из чувственного акта".
И далее следует чисто розановский вывод, дающий литературным
явлениям семейно-родовую интерпретацию: "Да, это поразительно,
что два величайших произведения благородной литературы русской,
"Евгений Онегин" и "Анна Каренина", посвящены апофеозу бесплодной
семьи и - мук, страдальчеству в семье. "Мне отмщение, и Аз
воздам" - слова, которые я отнес бы к не рождающим, бесплодным, -
печально прозвучали у великого старца с духовно-скопческой
тенденцией, которая после "Анны Карениной" еще сильнее зазвучит в
"Смерти Ивана Ильича" (чувство его отвращения к жене и дочери) и
наконец станет "единым на потребу" в "Крейцеровой сонате". Любовь
как любование, как привет и ласка, обоих согревающая, - это
"грех".
Большинство внебрачных сожительств приходилось на холостяков,
которым как офицерам, солдатам, учащимся высших заведений
запрещалось жениться без особого на то разрешения начальства.
Розанов приводит любопытную историческую справку. До Петра
Великого в России холостячества не было.
Всякое лицо, достигшее брачного и возмужалого возраста,
женилось или выдавалось замуж. Со времен Петра I пошли холостяки.
Их число особенно возросло с того времени, как было создано и
увеличилось регулярное войско.
В крестьянстве во времена крепостного права холостячества не
было. Интересы помещиков требовали иметь больше "тягол". С
уничтожением крепостного права холостячество стало развиваться и
между крестьянами. К концу века холостячество достигло широкого
распространения не только в высших, но и в средних и низших слоях
общества. И вот рождались дети от холостых и выбрасывались кто
куда. Вопрос о незаконнорожденных Розанов понимал как право
закона и религии отнимать у детей их родителей, а у родителей -
их детей.
Говоря о "1001 препятствии к браку" в России, Розанов приводит
свидетельство русского православного священника Н. Васильева,
приехавшего из Соединенных Штатов, где венчания совершаются все
дни года, а не 60 дней в году, как у нас. О последней цифре
Розанов даже переспросил, удивившись, что так мало "венчальных
дней". Американский священник, отказавшийся назавтра же обвенчать
вступающих в брак, платит 500 долларов штрафа, причем от
венчающихся не требует документов, ибо это полицейская сторона
брака, нимало священника не касающаяся. В России же, как всегда,
требуется целая пачка документов.
Двумя главнейшими препятствиями на пути решения семейного
вопроса Розанов считал чинимые церковью препятствия к разводу
(требование наличия двух свидетелей, перед глазами которых
совершалось бы прелюбодеяние) и многочисленные убийства
незаконнорожденных, не признававшихся церковью за полноценных
граждан.
Убийство незаконнорожденных - вина церкви и общества, а не
несчастных матерей. До Розанова не было выступлений, в которых
эти вопросы ставились бы с такой смелостью и решительностью. Это
вызвало яростные нападки церковников. Протоиерей А. Дернов
выпустил брошюру под названием "Брак или разврат? По поводу
статей г-на Розанова о незаконных детях. Отпор на призыв к
бесформенному сожитию, или, вернее, к половой разнузданности, и
охранение святости брачного союза". Розанов перепечатал ее во
втором томе своей книги "Семейный вопрос в России", снабдив
убийственными подстрочными комментариями, - жанр, в котором он
был непревзойденный мастер.
Другой, уже светский оппонент Розанова, - известный публицист
К.Скальковский - приписал ему намерение "упразднить брак" и
вернуть благочестивых соотечественников к нравам радимичей и
вятичей, которые "умыкаху жен". От таких шутников Василий
Васильевич отделывался кратким "Опытом самозащиты", включенным в
книгу.
В записях книги "Мимолетное. 1915 год" Розанов снова пишет о
"семейном вопросе" и негодует, что никто не хочет его понять. "Я
написал 1000 статей о браке. И в каждой по убедительности -
полное опровержение современного учения (закона) о браке. Итого:
1000 опровержений брака? Было ли когда-нибудь что-нибудь более
"доказано"? И никакого успеха. Никто не слышит. Почему? Где
тайна? Я думаю: "отцветают цветочки". Мировая осень.
Друг мой: дело идет к зиме, а ты поешь весну. И буду петь. И
буду петь. Среди молчания все- таки буду петь".
Все дело в том, повторяет Розанов, что для родства не нужно ни
плеч, ни головы. Все дело в том, чтобы ниже пояса "все было на
своем месте". "Таинственная и магическая сторона сего места
обнаруживается из того, что на него никто не смотрит, его никто
не видит и, сколько можно судить по внешности, - о нем даже никто
не думает. Между тем "не видимое и не называемое", оно приводит
все в движение и волнует целую жизнь, целое море, океан людей. По
существу "все только сие и любят, к сему влекутся", ибо если
"сего" нет - то вообще ничего нет... Непостижимо".
"Едино-плотие" сейчас же влечет за собою и "едино-душие",
говорит Розанов, а единодушие и единомыслие ("одной партии") еще
вовсе не влечет единоплотия. "Из сего ясно до молний, до
"электрического света" (очень светло): до чего тело в сущности
таинственнее, важнее, ноуменальнее так называемой "души", которая
ей-ей ничего особенного собой не представляет".
Глубокой ночью, за занятиями, Василий Васильевич внезапно и,
казалось бы, без повода суммировал "семейный вопрос" и жизнь
пола: "Засевайте поля. Засевайте поля. Засевайте поля. Юноши:
чего вы смотрите: засевайте поля. Бог вас накажет, если 4 вершка
земли останется без семени. Засевайте поля.
Засевайте поля. Засевайте поля".
В противовес "бесполому" христианству Розанов выдвигает идею,
что "пол - весь организм, и - душа, и - тело", а лицо - внешнее
выражение пола. В книге "Люди лунного света" Розанов обращается к
половой жизни как подлинному выражению гуманизма, человечности
семейной жизни.
Все начинается с идеи праздничности "грозы страсти",
запечатленной в библейской "Песне Песней". Именно здесь истоки
семьи и рода. У нас же, пишет Розанов, все это проходит сонно.
"Нет священства, а только "нужда". Праздник не окружает
совокупления, как у евреев их Суббота и у мусульман Пятница...
Между тем совокупление должно быть именно не "нуждою", "сходил" и
заснул... вовсе нет: оно должно быть средоточием праздничного,
легкого, светлого, безработного, не отягченного ничем настроения
души, последним моментом ласк, нежности, деликатности,
воркованья, поцелуев, объятий. Но как у нас в старомосковскую
пору новобрачных, даже незнакомых друг другу, укладывали в
постель, и они "делали", так и до сих пор русские "скидают
сапоги" и проч., и улегшись - "делают", и затем - засыпают, без
поэзии, без религии, без единого поцелуя часто, без единого даже
друг другу слова! Нет культуры, как всеобщего, - и нет явлений,
единичности в ней".
Единичное, индивидуальное - главное в любви, в семье. Половая
жизнь вся от начала до конца своеобычна, неповторима. "Сколько
почерков - столько людей", или, наоборот: и совершенно дико даже
ожидать, что если уж человек так индивидуализирован в столь
ничтожной и не представляющей интереса и нужды вещи, как почерк,
- чтобы он не был индивидуализирован также в совокуплении.
Конечно, "сколько людей - столько лиц, обособлений в течение
половой жизни"... Всякий "творит совокупление по своему образу и
подобию", решительно не повторяя никого и совершенно не обязанный
никому вторить: как в почерке, как в чертах лица...".
Книга "Люди лунного света" посвящена проблемам "третьего
пола", как именовал Розанов все отклонения от "нормальной"
гетеросексуальной любви. В гомосексуальной любви Розанов видит
причину многих "безбрачных" явлений в христианстве и современной
жизни. Для него это нарушение естественного хода вещей, семейного
начала, лежащего в основе жизни человека и всей цивилизации.
Семейные судьбы мужчин, женщин и их детей - в этом корень
розановской проблематики. Писатель один из первых не побоялся
открыто сказать все то, о чем иные "благонравные" литераторы лишь
шептались и хихикали по гостиным и кабинетам. Написал даже о
"групповом браке", выведенном в рассказе С.Городецкого "Погибшее
согласие"...
Если вспомнить известное чеховское: дело писателя - не решение
вопросов, а лишь правильная постановка вопросов, - то нельзя не
признать, что в постановке "семейного вопроса" состоит
бесспорная, историческая заслуга Василия Розанова.
Александр НИКОЛЮКИН.




07-03-2002, Труд