Зона откровения смертника

"ДА У НЕГО НА ЛИЦЕ ВСЕ НАПИСАНО!" О ЮРИИ БУДАНОВЕ ТОЧНЕЕ НЕ.
ВЛАДИМИР КНЯЗЕВ.
Мы встретились с ним в знаменитом Владимирском централе.
Конвой ввел в комнату худощавого человека средних лет с серым
лицом-маской. Впервые в жизни я видел узника с такой
фантастической татуировкой. Она крупно нанесена на все лицо,
оставляя живыми, по сути, одни глаза. Лоб "украшают" какая-то
вязь, напоминающая колючую проволоку, и надпись: "Эх, Россия,
какого сына потеряла!".
какой "сын" сидел передо мной, я уже знал. С 16 лет этот
35-летний человек мыкается по колониям и тюрьмам. Трижды за.
это время выходил на свободу, но каждый раз уже через месяц
вновь возвращался за решетку. Сегодня за плечами моего
собеседника - девять судимостей, захват заложника, три убийства и
высшая мера наказания, почти через год пребывания в камере
смертников замененная на 15 лет тюрьмы.
Разговор с рецидивистом Юрием Будановым начался с той самой
маски, которая обезобразила его лицо.
- Юрий, ты выйдешь на свободу с клеймом, которое невозможно
стереть. Как с ним жить? Или, может быть, это сознательный вызов
обществу?
- Не угадали. От отчаяния все это. Я ведь знал, что мне грозит
"вышка", посчитал, что жизнь закончилась, свободы мне уже не
увидать. А в подобной ситуации не на такое решишься... Вот и
заказал себе, так сказать, посмертную маску.
- Почти год ты был в числе смертников. О чем думал, ожидая
исполнения приговора?
- Первые два месяца была полная отрешенность. Спать ложишься -
не спится. Читать - не читается. Ходить - не ходится. Положишь
вещь и забываешь - куда. И это в маленькой-то камере... Я,
представьте, не тосковал по свободе, не сожалел о сломанной
жизни, никого не винил в случившемся. Все это время я страшно
переживал об одном - о своей матери. Все годы, проведенные мной
за колючей проволокой, она была единственным лучиком света в
тюремном окошке. Так случилось, что я доставлял своей матери одни
только переживания. Уже с третьего класса был непутевым. Она меня
и упрашивала, и плакала, пытаясь образумить.
Сколько ездила в колонию и везла мне последние крохи, сама,
может быть, оставаясь голодной. А я платил ей за все это черной
неблагодарностью. И вот мысль о том, что я уйду из жизни, так и
не простившись с матерью, не опустившись перед ней на колени, не
поцеловав рук и не попросив прощения за горе, причиненное ей,
меня страшила больше самой смерти. Образ матери постоянно стоял
передо мной, и я молился на него как на Богородицу.
- Но хоть какая-то надежда на помилование у тебя была?
- Первое время нет. Но потом, все чаще думая о матери, ко мне
стала приходить вера и в помилование. И тогда я понял: надежда
действительно умирает последней.
Ты понимаешь, что, как тебя учили в школе, самое дорогое у
человека - жизнь. Как же мог отнимать ее у других?
- Все три убийства я совершил не на свободе, а в зоне. Здесь
свои законы. Люди озлобленны, нервы перенапряженны. В такой
обстановке конфликты просто неизбежны. Первое убийство было как
бы случайным - хотел сокамерника только попугать, а попал ножом в
такое место, что человек сразу умер. В двух других случаях убивал
уже сознательно. Почему? Да не было другого выбора - эти люди
собирались убить меня. Поэтому жалости к покойным, сожаления нет.
Они ведь, как и я, подонки, которые несли только беду и горе. А
вот смотреть на суде в глаза их матерям мне было действительно
больно. И страшно удивило то, что они просили судей не выносить
мне слишком строгого наказания. Это какое-то необъяснимое
великодушие.
- А ты знаешь, что сейчас в нашей стране действует мораторий
на смертную казнь? Как ты к этому относишься?
- Слышал. С одной стороны, одобряю. Но с другой... Возьмите
Чикатило, да таких людей надо рвать. Или людоеды, насильники
детей. Им даже у нас в тюрьме пощады нет. Но бывает, что под
"вышку" подводят человека, который такого сурового наказания не
заслуживает. Полагаю, именно это учел суд, заменяя мне смертную
казнь на 15 лет тюрьмы.
- Значит, ты веришь в справедливость нашего суда?
- Суда - да. А вот в справедливость системы исполнения
наказаний нет. На зоне я такое испытал, что и недругу не
пожелаешь...
- Ты имеешь в виду угрозы сокамерников?
- Да нет, со своими у нас свои разборки. А вот когда бываешь
бессилен против системы, не можешь защитить себя... После
последнего убийства, когда я был под следствием, меня держали в
одиночной камере не просто в наручниках, а на растяжках. Одна
рука пристегнута к кровати, а другая к стенке. И так - круглые
сутки. Сидишь, а по телу ползают вши и заживо съедают тебя.
Отстегивали на десять минут для приема пищи. Но вместо этого ты
начинаешь судорожно чесаться, потом за минуту проглатываешь
похлебку - и снова на растяжку. Так продолжалось целый месяц. Вся
кожа покрылась сплошным слоем коросты...
Разве можно после этого чувствовать себя человеком? Да, у меня
девять судимостей, но только три из них я получил на свободе, а
остальные - будучи в зоне.
- Юрий, в камере ты провел в общей сложности почти двадцать
лет. За это время на свободе многое изменилось. Ты хоть
представляешь, что происходит сегодня за стенами тюрьмы?
- Только по радио и из газет. Да вот еще люди на отсидку
приходят - рассказывают. Трудно представить, что есть сейчас
дети-беспризорники, что у кого-то нет куска хлеба, что люди не
могут найти работу. Иногда задумываешься: а ведь через десять лет
придет время освобождаться. Примет ли меня жизнь, от которой я
совсем отвык? Конечно, ту же татуировку можно убрать, но на это
потребуются большие деньги. А где их взять? Опять идти воровать и
снова сесть? Но ради этого не стоит освобождаться.
- Что самое тяжелое для тебя сегодня?
- В неволе ничего хорошего нет. Часто впадаю в депрессию.
Кажется, что стены и потолок просто давят на тебя. Очень хочется
босиком пройтись по траве и глотнуть свежего воздуха.
- Это и есть твоя самая большая мечта?
- Нет, самая большая мечта - хотя бы на одну минуту увидеть
свою мать. Посмотреть на нее - и больше ничего не надо. Но я
понимаю, это нереально. Потому что у нее нет денег на дальнюю
дорогу к непутевому сыну. Значит, я должен терпеть и ждать. И в
этом, может быть, заключается для меня самое большое наказание.




07-04-1999, Труд