Константин ваншенкин: таланты губит только лесть

Он родился в 1925 году в Москве. Скоро поэт отметит свой
юбилей. В 1942 году десятиклассником ушел на фронт.
Демобилизовался после войны в звании гвардии сержанта. Окончил
Литературный институт. Сегодня Константин Ваншенкин - автор
многих книг стихов, прозы, эссе. Недавно в серии "Мой XХ век"
издательства "Вагриус" вышли его воспоминания "Писательский
клуб". Непринужденно, легко и очень человечно поэт ведет разговор
о самом главном - о жизни, о любви. Более 40 лет назад этими
словами начиналась его первая песня, которую пел - помните,
конечно? - Марк Бернес: "Я люблю тебя, жизнь".
- Константин Яковлевич, вы на самом деле всю жизнь завидовали
"лишь тем, кто играть умеет на гитаре"?
- Да, многие мои друзья хорошо играли на гитаре: известный
журналист Анатолий Аграновский, Булат Окуджава. Замечательно
играет на гитаре Петр Тодоровский. Мне симпатичны и те, кто
перебирает струны хотя бы любительски. Сам я, хотя имею
элементарный слух и могу напеть мотив, с инструментом не в ладах.
- Тем не менее интерес к музыке у вас чисто профессиональный.
Немало ваших стихов стали песнями: "Алеша", "Я спешу, извините
меня", "Вальс расставанья", "Как провожают пароходы"... В чем, на
ваш взгляд, секрет их долговечности? Почему они запомнились?
- Трудно сказать. Не припомню случая, чтобы я специально
написал стихотворную основу песни. Практически не пишу и на
готовую мелодию - так называемую "рыбу". Не потому, что не умею,
а просто не люблю. В общем, я написал все-таки мало песен,
несмотря на то, что мне предлагали сотрудничество многие
композиторы. Песня обычно получалась сама собой. Трудно
объяснить, откуда что берется, как стихи перевоплощаются в песни,
меняясь внутренне и внешне или почти оставаясь самими собой. В
этом деле нет никаких правил, рецептов. Многие известные песни
рождались буквально сразу.
- Например?
- Однажды на улице я попал под сильнейший снегопад. Шел, чуть
ли не раздвигая его руками. От белого снегопада стало почти
темно. Вдруг возникли строчки.
За окошком свету мало,
Белый снег валит, валит...
И почти сразу:
А мне мама, а мне мама.
Целоваться не велит.
Предсказать, будет ли песня петься, невозможно. Был только
один человек, который - не зная нот! - всегда безошибочно
угадывал, что будет петься. Это Марк Бернес. Допустим, заходит он
в ресторан. Играет оркестр: "Мировая песня!" Или приносит ему
композитор новую песню, проиграет мелодию: "Нет, не годится. Это
не для меня. И вообще эта песня не пойдет".
Бернес обладал поистине редкостным даром - он угадывал песню в
стихах. Сам разыскивал эти стихи в книгах. Часто становился как
бы соавтором поэта и композитора. Организовывал песню, давал
идею, тему, мысль. Так родились песни "Москвичи" ("Сережка с
Малой Бронной") - слова Евгения Винокурова, музыка Андрея Эшпая,
"Журавли" - слова Расула Гамзатова, перевод Наума Гребнева,
музыка Яна Френкеля. Эта высокая и щемящая песня стала его
прощальной, как будто специально написанной...
- А его голос - особого, грубоватого тембра и глубоко
человечной интонации...
- Стоило прозвучать очередной бернесовской песне, как ее тут
же переписывали с "голосовым" певцом, и она звучала главным
образом в новом исполнении. Другой бы отступился, а он опять и
опять брался за это "не свое" дело и говорил в свойственной ему
ироничной манере: "Пора уже нам что-нибудь сделать для Отса!"
Или: "Не находишь, что у Кобзона не слишком хорош репертуар, а мы
сидим сложа руки?".
- Бернес предсказал удачу вашим песням?
- Специально он этим не занимался. В основном его прогнозы
касались тех песен, которые он пел. Бернес записал пять моих
песен: "Я люблю тебя, жизнь", "Солдаты", "Я спешу, извините
меня", "Тополя" ("Там тополя сажали мы с тобою"), "Нелетная
погода".
- Счастливая судьба оказалась и у песен, написанных на стихи
вашей жены Инны Гофф.
- Прежде всего Инна была хорошим прозаиком. У нее много
прекрасных книг: "Северный сон", "Не верь зеркалам", "Телефон
звонит по ночам", "Поющие за столом", "Юноша с перчаткой",
"Знакомые деревья", "Советы ближних", "Превращения". Песенки она
писала для себя и потом напевала их на собственные мотивы.
Услышав однажды, как Инна что-то напевает, занимаясь домашними
делами, композитор Ян Френкель попросил ее переписать слова. Так
появился изящный романс "Август". Потом - "Русское поле". Слова
этой песни Инна написала на готовую мелодию, предложенную Яном.
Песни "Я улыбаюсь тебе", "Когда разлюбишь ты" были сделаны с
Эдуардом Колмановским. "И меня пожалей" - с Александрой
Пахмутовой.
- Песня, по вашим словам, способна "прозрачным крылом зацепить
за душу". Но вы говорили это о старой, "забытой песенке". А какие
эмоции вызывает у вас современный эстрадный репертуар?
- Не очень радостные. Были и есть так называемые
поэты-песенники. Говорю о них не без иронии. Это как бы не вполне
поэты, они готовы писать песни о чем угодно, когда угодно и
сколько угодно. Среди них встречаются способные люди. У них
бывают отдельные удачи. С известной долей воображения их можно
назвать профессионалами. Есть среди песенников и те, кто
откровенно не имеет необходимой квалификации,
предрасположенности, дарования. Все они наперебой пишут не стихи,
а тексты. По сути, слов нет, повторяется одна и та же
малозначащая фраза. Поставщики эстрадного рынка хорошо знают, чем
можно потрафить определенной - и немалой! - части слушателей,
которой не привили вкус. Знают, чем угодить ей.
- Может, слова в песне не так и важны? И добротные стихи и
музыка - уже пережиток прошлого?
- Хороших песен с плохими словами не бывает. Песня - это сплав
слова и музыки. Противопоставлять одно другому нелепо. Вспомните
самые знаменитые русские песни: "Ермак", "Степь да степь кругом",
"Славное море - священный Байкал". Мы бываем потрясены в этих
песнях человеческой судьбой, историей. То есть в первую очередь
тем, что можно выразить только словом.
- Стихи вы по-прежнему пишете, время от времени их печатают
"толстые" журналы. А какие у вас книжные новости?
- Не так давно вышла книжечка "Женские лица". Это миниатюрное
коллекционное издание с рисунками моей дочери - художника-
графика Галины Ваншенкиной. Только что издан том новых и
избранных стихов "Волнистое стекло".
- Какая цель у вас как писателя была тогда, когда ваша
литературная судьба только начиналась?
- Никаких целей я перед собой никогда не ставил. Думаю,
пишущий стихи и не может ставить какой-то умозрительной задачи.
Это у прозаика - план, замысел, масштаб событий, протяженность во
времени... Я не знаю сегодня, какие стихи напишу завтра, чему они
будут посвящены и будут ли они вообще.
- Откуда родом, на ваш взгляд, пресловутая табель о рангах в
литературе?
- Это чисто советское изобретение. Выдвигаясь на ту или иную
партийную государственную должность, писатель автоматически
наделялся теми качествами, которых у него отродясь не было. Тогда
в Москве было несколько десятков секретарей Союза писателей -
СССР, РСФСР и Московской писательской организации. Чем они
занимались, не вполне ясно. Но положение и льготы были при них.
Кто-то дал удачное название - "секретарская литература". Прошло
время, и все увенчанные лаврами "классики" исчезли. А многие
замечательные писатели, чьи имена в те годы были не так заметны,
нынче на слуху. Но само по себе это явление, похоже, неистребимо.
Скажем, стоит человека избрать в Госдуму или назначить министром,
как он начинает воспринимать себя неадекватно своим возможностям
и талантам.
- Сегодня в борьбу за место под солнцем втянуто немало ваших
молодых коллег Вы чувствуете их напор?
- Думаю, что в искусстве никто не занимает чье-либо место.
Мест в искусстве сколько угодно, их хватит талантливым людям.
Каждый писатель строит свою жизнь по-своему. Я не принадлежал
к литературному руководству, не был литературным "генералом", не
служил в редакциях или издательствах, не выступал против кого бы
то ни было. У меня неизменно была лишь одна обязанность - хорошо
писать. К счастью, и сам я не чувствовал, что мне кто-то мешает.
Помешать себе художник может только сам - понятно, речь не о тех
временах, когда государство вставало на пути Ахматовой, Зощенко,
Булгакова, Пастернака. Собственно, в творчестве даже самая
подлая, несправедливая критика никогда не способна уничтожить
настоящее произведение. Напротив, погубить может лесть. Как
написал об одном литераторе Пастернак, он "пострадал от
дружественной критики". Поэт, привыкший, что его хвалят за все,
часто теряет ощущение реальности. Талант должен прежде всего
заботиться о том, чтобы воспитать, защитить себя, быть строгим к
себе. Это самое главное.
- К вам обращаются поэты с просьбой высказать мнение о своем
сочинении?
- Да, обращаются, но все реже. И еще одна примета времени:
сегодня без проблем выпускают свои книжки непрофессионалы. Либо
за собственный счет, либо на деньги спонсора. На любой вкус, даже
с золотым обрезом. Держит такой человек свою книжку, и у него
возникает иллюзия, что он значительная фигура в литературе.
Однако где-то в глубине души понимает, что для престижа не мешает
заручиться одобрением профессионала. Вот как-то позвонил мне один
из таких новоиспеченных "писателей", говорит, что всю жизнь
писал, печатался в многотиражках, никак не мог пробиться в
солидные издательства, а теперь осуществил свою мечту и хотел бы
показать мне книжку. Спрашиваю: "Зачем вам это нужно? Не боитесь
разочарования? Я же строгий, придирчивый читатель, и ваша книжка
может мне не понравиться". В общем, свою книжку он мне не
прислал...
- Когда вы в последний раз ахнули от восторга, прочитав чьи-то
новые строки?
- Уже не помню. В основном перечитываю тех, кого давно и
хорошо знаю, помню наизусть.
- Константин Яковлевич, что стоит за вашими строками:
Мы тоже канем,
Уйдем из глаз.
Могильный камень.
Придавит нас.
Второго сорта.
Былая рать...
И надпись стерта -
Не разобрать.
- Объяснить это довольно сложно. Пройдут годы, и, быть может,
имена тех, кто жил сегодня, в том числе и мое, исчезнут. Но все
равно что-то из написанного останется. Почему "рать" "второго
сорта"? Это традиционное прибеднение поэтов. "Мой дар убог .." -
говорил Баратынский.
Другой пример:
Кто б ни был ты, о мой читатель,
Друг, недруг, я хочу с тобой.
Расстаться нынче как приятель.
Прости. Чего бы ты за мной.
Здесь ни искал в строфах.
небрежных...
- это Пушкин. Или он же:
О, если б голос мой умел.
сердца тревожить!..
Почто в груди моей горит.
бесплодный жар...
Но мы-то знаем, что "строфы" отнюдь не "небрежные" и "жар"
гения отнюдь не "бесплодный". Это - художественный прием.
Невозможно себе представить, чтобы кто-нибудь другой говорил
нечто подобное о Пушкине и Баратынском.
Елена КОНСТАНТИНОВА.




09-12-2000, Труд